Абсолем - Страница 94

— Этот мальчик был всем для меня. Я поклялся, что никогда не стану изучать его с научной точки зрения и никому не позволю этого делать. Поэтому я скрыл происхождение ребёнка, для всех он был моим внучатым племянником, рано осиротевшим из-за несчастного случая с его родителями. Я знал, что рано или поздно Адриан сам начнет задавать вопросы, но всеми силами старался отсрочить этот момент. То был редкий период света в моей жизни, счастья, удовлетворенности и гармонии. Мы гуляли, читали, учились, играли. Знаете, мальчик был одержим чтением. Он буквально проглатывал книги. У него была удивительная тяга к писателям старого времени. Открыв их для себя, он уже не мог остановиться. Признаюсь, сам я не был знаком и с десятой долей тех авторов и произведений, которые Адриан освоил за весьма короткий промежуток времени. Мне кажется, он черпал в этих источниках какую-то непреложную истину, доброту. Вы даже представить себе не можете, каким добрым был этот мальчик. Он был велик в своей доброте. Он был олицетворением ласки, заботы и сострадания, совершенно несвойственным его юному возрасту.

— Был? — перебил Макс. — Где сейчас этот Адриан?

Корсаков посмотрел на Макса совершенно потухшими гла зами:

— Я не знаю. Как я вам сказал, то был редкий период света в моей жизни и… короткий. Очень короткий.

Он замолчал. Профессор смотрел на Макса прямо, не отводя взгляда. Теперь ему нечего было скрывать, он рассказал всё. Макс понял это по глазам старика — пустым, потухшим, усталым, полным горечи и сожаления. Старый профессор вздохнул полной грудью и откинулся на потёртую спинку. Максу почудилось некое облегчение во вздохе Корсакова.

— Вы не представляете, каково это носить всё в себе, не имея ни малейшей возможности поделиться хоть с кем-то, — произнёс в ответ на его мысли профессор.

— Как вы потеряли Адриана? — спросил Макс.

Старик вновь сжал подлокотники:

— По собственной глупости или трусости, уж не знаю, чего во мне было больше. — Он покачал головой, словно до сих пор над чем-то сокрушался. — Вы же понимаете, Адриан был не простым мальчиком. Рано или поздно что-нибудь да проявилось бы. К моему сожалению, это случилось рано. Ему было всего девять. Я начал подмечать, что он порой замирал и задумчиво смотрел на меня, иногда с неким удивлением, иногда с насмешкой, иногда озабоченно. Я тогда начал волноваться, не мог понять, что тревожит мальчика. И я спросил его.

Корсаков снова замолчал, с головой окунувшись в собственные воспоминания.

— И что он ответил? — нетерпеливо проговорил Макс.

— Оказывается, его волновали мои мысли. Он поделился этим со мной, как ни в чем не бывало, будто чтение мыслей было обыденным делом. — Корсаков многозначительно посмотрел на Макса, давая осознать сказанное. — Адриану ничего не стоило проникнуть и покопаться в голове того, кто рядом. И самое главное, он считал это естественным навыком любого человека. Он был уверен, что я точно так же знаком с его мыслями.

— Вы разубедили его?

Корсаков снисходительно посмотрел на Макса:

— Как сказать девятилетнему ребёнку, что он не такой как все? Я не хотел напугать его, но я оказался весьма посредственным психологом, не нашёл нужных слов и интонаций. После нашего разговора он замкнулся и ушёл в себя. Я до сих пор не знаю, как назвать его способность, дар это или проклятие. Он же начал считать это болезнью. Ведь я попытался внушить ему, что свое умение нужно скрывать от окружающих, так как это настроит людей против него. Я сказал, что с этим нужно бороться и подавлять на корню. Как лицемерен я тогда был! Да, в первую очередь я защищал его от возможных последствий, но я также защищал и себя. Ведь в моей голове жили страшные мысли и воспоминания, которые могли раз и навсегда отвратить этого мальчика.

Корсаков заломил пальцы так, что они отчаянно захрустели. У Макса мелькнула мысль, что старик еще чего доброго в порыве навредит себе. Профессор продолжил:

— Он так старался справиться с этим, мучил себя до головной боли. И постепенно он начал это контролировать. По крайней мере, он так говорил. Он сказал, что чужие мысли перестали хаотично врываться в его мозг, он научился пропускать их ровным потоком. Он полностью контролировал этот поток и прерывал его, когда хотел. Я поверил ему, потому что это сказалось на его состоянии: Адриан стал спокойнее, веселее, к нему вернулось былое расположение духа. Вскоре мой мальчик окончательно пришёл в себя. Но только мы справились с одной напастью, как проявилась другая.

Корсаков посмотрел на Макса так, словно еще размышлял, достоин ли он услышать весь рассказ. Макс не проронил ни звука, его выжидающий взгляд был красноречивее любых слов.

— Это случилось осенью. Мы гуляли по лесу и в тот раз углубились довольно далеко. Я рассказывал Адриану про виды грибов, хотя мы так и не срезали ни один. Ему нравилось просто смотреть. Помню, особенно его увлёк груздь. Он лежал на мягких жёлтых листьях и с интересом рассматривал неровные круги на бурой шляпке. Когда я уже начал беспокоиться, что он простудится на холодной земле, Адриан встал и отряхнулся. Но не успели мы сделать и пары шагов, как послышался шорох, и из кустов с громким лаем выскочила собака. Это была овчарка Затонских. Я кинулся, чтобы закрыть собой бледного, перепуганного Адриана. Расширенными от ужаса глазами мой мальчик вперился в пса и не двигался с места. Неожиданно собака скрючилась на земле и заскулила, она царапала лапами землю, издавая отчаянные звуки, и я готов был поклясться, что ей больно. Да что там, судя по всему, животное испытывало непередаваемые муки. Адриан продолжал смотреть на собаку, не отводя взгляда. Пронзительный скулёж не прекращался. «Хватит!» — закричал я и встряхнул Адриана. Он испуганно моргнул, прогоняя наваждение, и посмотрел на меня, явно ничего не понимая. В этот момент собака сумела вскочить и, поджав хвост, умчалась в заросли. Через секунду оттуда появился и сам Виктор Затонский. Он испуганно кинулся к нам с Адрианом: «Иван, ты уж прости! Вот уж не думал, что в такой глуши наткнемся на кого-нибудь, потому и спустил Бобби с поводка, чтоб побегал, порезвился. А он вдруг учуял вас и кинулся через кусты». — Виктор озабоченно рассматривал Адриана. — «Он не тронул мальца? Эй, малыш, все в порядке? Напугал тебя Бобби?» Я заверил Виктора, что с нами все в порядке и его собака не успела причинить нам вреда. Мне стоило больших усилий отделаться от соседа. Он был напуган не меньше нашего, вот только мы были в панике от другого. Когда мы оказались дома, я наконец спросил Адриана: «Адри, что это было?» Ребенок и сам не понимал, что произошло: «Я просто сильно испугался, когда увидел Бобби». Я понял, что мальчик увидел в овчарке угрозу и каким-то образом его организм защитился. Вот только каким? Я вам говорил, что дал себе слово никогда не изучать Адриана. Но я нарушил это слово. Мне необходимо было узнать, что случилось, но в своё оправдание скажу, что я делал это не из научного любопытства, а исключительно из-за волнения за ребенка. Через несколько дней я достал ужа. Как вы понимаете, существо совершенно безобидное, но вполне способное напугать наивного ребенка. Я впрыснул под покров рептилии болевые гидродатчики, по два на каждый квадратный сантиметр. Я знал, что если произойдут хотя бы малейшие изменения состояния, то хоть один датчик уловит их. Адриан сидел в своей комнате и читал. Я пропустил ужа под дверью, и он плавно заскользил к стулу, на котором болтал ногами Адри. Боковым зрением ребёнок уловил какое-то движение и тут же переключился на него. Испуганно вскрикнув, он вскочил на стул с ногами и затравленно смотрел на ужа. Я так же затравленно глядел на свой манипулятор: все датчики до единого просто зашкаливали. Уж извивался на полу, бился в страшных конвульсиях, выкручивая кривые дерганые круги, словно его непрерывно били током. Я ворвался, поднял рептилию и быстро вынес ее из комнаты. Как только уж исчез из поля зрения Адриана, датчики постепенно начали успокаиваться и вскоре показали норму. Впрочем, было поздно, рептилия не пережила эксперимента, пришлось закопать ее в саду. Итак, я выяснил, что Адриан действительно способен причинить смертельную боль без физического контакта. Вы думаете, я испугал