Абсолем - Страница 93

Сколько он так просидел, Макс не осознавал. Наконец он встал и прошёл на кухню. Холодильник, щелчок пивной крышки, несколько больших глотков. Бесполезно. Шкаф, бутылка виски, несколько больших глотков. Никакой разницы он не почувствовал. Макс вспомнил, что у него где-то спрятана бутылка солёвки. Ее уже не продавали, она осталась у него ещё с тех времен, когда он работал в рейдах. Кажется, сейчас было самое время для этого напитка. Макс порылся в глубине нижнего шкафа и извлёк крошечную пыльную бутылочку без пробки или затычки. Она вообще была без каких-либо отверстий. Макс сбил ножом оплавленную верхушку бутылки и приложился к ней. После первого же глотка его передернуло, нутро всё запылало, он еле устоял на ногах. Неудивительно, что солёвку запретили.

Макс вернулся в гостиную и вытянулся на голом полу. Теперь он понимал, что не Дино обчистил библиотечное хранилище, уничтожил лабораторию Натана Ора и похитил ампулы с веществом лимба. У того было стопроцентное алиби — он был мертв. Но тогда кто? Его отпрыск, которого выносила София? Но ему сейчас не больше восемнадцати. Практически ребёнок. Макс задумался — применительно ли это слово к существу, которого зачал демон? С другой стороны, матерью этого существа была София, его сестра. Макс приподнял голову и сделал ещё один глоток солёвки. Вернувшись в исходное положение и сложив руки на груди, он подумал о Корсакове. Старик обманул его. Конечно, он сразу же обнаружил, что у ребёнка Софии два сердца. Так что же он сделал? Убил младенца? Вполне возможно. Зная, кто отец этого ребенка, так поступил бы любой нормальный человек, а у Корсакова к тому же была кровная обида — Дино убил его сына. Смог ли старый профессор совладать с собой?

— Назрел очередной визит. — Макс сел и залпом выпил остатки солёвки.

У Макса было дежавю. Знакомая дверь, и он опять ждёт, когда ему откроют. Хозяин вновь не торопился. Только после того, как Макс постучал второй раз, динамик ожил, и он услышал знакомый голос. Через секунду дверь была открыта. На лице Корсакова не было ни тени заинтересованности или тревоги. Он терпеливо дождался, пока Макс снимет куртку и отряхнет снег с головы. Проделав это, Макс резко вскинул голову и прямо спросил:

— Вы убили ребенка?

И вновь никаких ожидаемых эмоций, типа удивления или возмущения. Корсаков отвернулся и пошёл в гостиную, в которой они беседовали в прошлый раз. Макс проследовал за ним.

— Когда он родился, вы ведь сразу всё поняли, — проговорил он, садясь в кресло напротив Корсакова.

Профессор сложил руки на подлокотники и внимательно посмотрел на Макса:

— Вы действительно подумали, что я способен убить ребёнка? — Затем, не давая Максу ответить, быстро продолжил: — Впрочем, это лишнее. Да, конечно же такого ребенка действительно способен…

Он сделал паузу, сузив глаза, посмотрел на свои руки, словно пытался вспомнить мельчайшие подробности, впрочем, Макс понимал, что Корсаков и без того помнит всё так, будто это произошло вчера. Взгляд старика потерялся в какой-то далекой точке, а голос стал отстранённым. Корсаков и сам весь словно отстранился от времени и пространства, в котором находился, и вновь перенёсся куда-то далеко.

— Когда я услышал биение двух сердец, то подумал, что сошёл с ума. Мне понадобилось некоторое время, чтобы осознать это.

Уже позже, когда я вспоминал и сопоставлял, то всё сошлось, словно пазл. Я даже удивлялся, что был так слеп. А впрочем, винить меня за это не стоит. Вы ведь понимаете, насколько несуразным и неимоверным был союз Софии и Дино. Да, вы правы, я собирался убить ребёнка, это было моим первым порывом. Я уже обвил пальцами его неокрепшую хрупкую шейку, вначале одной рукой, затем другой, а он даже не вскрикнул. Мне хотелось, чтобы он завизжал, заплакал, вызвал у меня гнев и желание поскорее заткнуть его, а он молчал, не издал ни единого звука. Смотрел на меня своими огромными глазищами без тени младенческой поволоки. Представляете, его взгляд был ясный и осмысленный. Я не мог от него спрятаться. Держал руки на его горле под прямым прицелом этих чистых и прекрасных глаз и ничего не мог сделать. Я в жизни не встречал более искреннего и нежного взгляда, возможно, только у его матери, когда она сидела у окна, поглаживая свой огромный живот. — На лбу Корсакова выступила испарина, но он не обратил на это внимания. Вцепившись в подлокотники, он смотрел прямо перед собой невидящим взглядом и продолжал говорить: — Я убрал руки с его горла, чтобы попытаться собраться с силами и всё-таки осуществить задуманное, но куда там. Уже через минуту, не осознавая, что делаю, я пеленал его и кормил заранее приготовленной смесью. Наевшись, он уснул, так и не проронив ни единой слезинки. Он не плакал ни на следующий день, ни через день — никогда! Он никогда не плакал, понимаете? Зато часто улыбался своими голыми деснами. Как же при этом сверкали его неимоверные глубокие глаза и щеки надувались. В целом, это был обычный младенец, гулил, пускал пузыри, стремился познать мир. И в то же время это был ребёнок не совсем от мира сего. Он развивался очень быстро, начал ползать, когда остальные дети не умели ещё и переворачиваться, пошёл, когда другие без поддержи и сидеть-то не могли. Я молчу про первые слова, счёт, чтение и дальнейшее обучение. Прошло совсем немного времени, а я уже не представлял своей жизни без Адриана.

Корсаков на время замолчал и посмотрел в окно за спиной Макса. Он смотрел вдаль на бескрайний голый луг, продуваемый и бесцветный. Без цели, просто чтобы собраться с мыслями и продолжить. Вскоре он перевел осознанный взгляд на своего гостя: